Доктор Гааз

Российский Тюремный Журнал / #1 -2009 -тюремная медицина
Доктор Федор Петрович Гааз – символ российской тюремной медицины
Наиболее известная межобластная больница уголовно-исполнительной системы России носит имя Федора Петровича Гааза. С момента его смерти прошло более полутора века. Огромный срок. За это время ушло из жизни множество поколений. Забыты миллионы людей. Но память о докторе Гаазе жива. Мы публикуем в нашем журнале несколько статей о Ф.П. Гаазе, найденных нами в Интернете.

Добрый доктор Гааз

Я возвращался с Введенского (немецкого) кладбища. Стоял крепкий мороз. У метро «Семеновская» застекленный прямоугольный параллелепипед - пост милиции. Перед будкой лежит человек. Стучусь к милиционерам:

- Человек же замерзнет!

- А какая «скорая» его возьмет? Ведь он весь во вшах. Ему сначала дезинфекцию надо делать, а это денежек стоит. - Потом с издевкой: - А вы его домой к себе возьмите - чайком попоите.

Что делать? Дома у меня тяжело больной отец. Живу я на другом конце Москвы. Денег на такси нет. Да и кто нас посадит? Апеллировать к равнодушно проходящим мимо? Поднять скандал? Заберут, скажут: пьян, могут отправить в вытрезвитель. Для очистки совести позвонил 02. Девушка-дежурная сказала:

- Спасибо. Примем меры.

Потом я два раза был наказан за свое малодушие. Через день иду от метро «Водный стадион». У забора лежит мертвый человек. Над ним в каске, бронежилете и с автоматом омоновец:

- Вот, замерз. Жду, когда «труповозка» приедет.

На следующий день, не доходя 20 метров до метро «Речной вокзал», натыкаюсь на лежащего на спине покойника. У него уже лицо инеем покрылось. Прохожие обходят замерзшего и бегут дальше. В метро мне сказали:

- Мы уже два раза звонили, никто не приезжает.

Это же страшно, в каком городе мы живем! А ведь уже более чем полторы сотни лет тому назад в Москве была устроена полицейская больница, куда отвозили таких вот бездомных бедолаг, подобранных на улице.

Справляли девяностопятилетний юбилей нашей хорошей знакомой Татьяны Евлампиевны Николаевой. Я обратил внимание на висящую на стене фотографию. Человек в толстовке, в простых круглых очках. Ясное круглое лицо, обрамленное короткой бородкой. Сочетание простоты внешнего облика со светящимся в глазах умом и отражением редкой доброты и духовности на его лице. Видно, это был незаурядный человек.

- Это Ваш муж, Татьяна Евлампиевна?

- Нет, это мой папа. Он умер, когда ему было всего 32 года. Совсем молодым он уже стал профессором медицинского факультета Московского университета. Тогда был обычай: профессора-медики несколько раз в неделю бесплатно работали в больницах для бедных. Папа заразился тифом от девочки-нищенки. Ее вылечил, а сам умер.

Полицейскую больницу в Москве основал знаменитый доктор Федор Петрович Гааз. Многие поколения москвичей воспитывались на легендах о Федоре Петровиче. О Гаазе писали Герцен, Тургенев, Куприн, Кони, Домбровский, Окуджава... В 1912 году в Лейпциге вышла наиболее полная биография Гааза «Реформатор русского тюремного дела», написанная Карлом Хетцелем.

«Между преступлением, болезнью и несчастьем имеется такая тесная взаимосвязь, что иногда трудно, а иногда невозможно отделить одно от другого. Необходимо справедливое, не жестокое обращение с виновным, глубокое сочувствие к несчастным и тщательная забота о больном», - писал Гааз в 1830 году князю Дмитрию Владимировичу Голицыну. Князь Голицын - московский генерал-губернатор, председатель созданного по приказу Николая I московского тюремного комитета.

Фридрих Йозеф Хааз родился в семье священика (по другим источникам - аптекаря) на западе Германии, близ Кельна, двадцать восьмого августа 1780 года. Хааз, возможно, происходит от «хаазэ»- заяц. Так что на русский язык его фамилию можно было бы перевести просто - «Зайцев». Но в России он стал Федором Петровичем Гаазом. Фридрих Йозеф отличался выдающимися способностями и разносторонними интересами. Получил отличное образование. Сначала математическое- у него несколько интересных работ по математике. Потом окончил богословский факультет. Но его деятельная, кипучая натура искала более широкого поля деятельности, и Фридрих оканчивает еще и медицинский факультет. Становится великолепным врачом. Особенно хорошо он лечил глазные болезни. И правша и левша одновременно - он одинаково ловко работал сразу двумя руками; быстро, почти без боли снимал катаракты. Прославился в борьбе с инфекционными глазными заболеваниями.

В 1802 году русский вельможа Репнин, которого Гааз вылечил от трахомы, уговорил его приехать в Россию. Бесконечные заснеженные равнины таинственной страны давно манили к себе молодого человека. На энергичного, умелого медика обратила внимание Ее Императорское Величество вдовствующая императрица (вдова Павла I) Мария Федоровна, много сделавшая для развития русской бесплатной медицины. После того, как Гааз успешно поборол тяжелую инфекционную глазную болезнь в одном из госпиталей Москвы, Мария Федоровна назначает его главным врачом Павловской больницы (ныне это четвертая градская клиническая больница). Федор Петрович принимает и у себя дома, и в больницах, и в приютах для бедных целые толпы больных. Всюду лечит бесплатно. Гааз назначается на все более высокие посты, хотя зависть и клевета сопутствовали ему. У Гааза был талант наживать себе врагов, особенно среди начальствующих особ. Федору Петровичу мешал его прямой, бескомпромиссный характер, горячий темперамент. Гаазу так и не удалось побороть два зла в московских больницах: воровство казенного имущества и пьянство врачей на рабочем месте. Следует заметить, что антиалкогольная агитация в то время считалась в России «опаснейшей крамолой».

А еще Федор Петрович был основателем кавказских курортов, где впоследствие ему поставили памятник. Во время двух экспедиций в 1809 и 1810 годах он изучил свойства кавказских минеральных вод и описал их. Работы Гааза считаются классическими.

В 1812 году он поступил в армию военным хирургом. С русскими войсками дошел до Парижа. Но, по-видимому крепко не поладив с армейским начальством, принимает решение остаться в Германии. На родине не ужился, понял, что он уже стал русским, затосковал. После возвращения в Россию Гааза осыпают почестями. Он личный врач императорской семьи, к нему едут пациенты со всей России. И несмотря на то, что он много времени уделяет бесплатной медицине, благотворительности, помимо своего желания Гааз разбогател. У него два дома в Москве, суконная фабрика в пригороде. Федор Петрович выезжает в коляске, запряженной четверкой лошадей. Славится как любитель щегольски одеваться и как салонный говорун. Он много читает, состоит в оживленной переписке со знаменитым немецким философом Шеллингом.

Но в 1827 году, когда Федору Петровичу исполнилось 47 лет, он испытал тяжелый духовный кризис, результатом чего стала полная перемена всего образа жизни. В чем дело? Можно только гадать. Гааз - идеалист, в самом высоком, самом чистом смысле этого слова. К тому же натура страстная, горячая. Женщина? Многолетняя, идеальная, платоническая, самоотверженная любовь, так распространенная в немецком и русском сентиментализме. Жена армейского товарища- декабриста. Проводы друга в Сибирь. Разлука навсегда с богиней - предметом поклонения, следующей за мужем Русской Женщиной. Гааз так никогда и не женился...

Есть также свидетельство, что причиной кризиса стало посещение Гаазом московской пересыльной тюрьмы. Гааза потрясла картина открывшейся перед ним ужасающей обстановки русской тюрьмы - преддверия ада...

Кризис был такой силы, что слабых людей доводит до самоубийства. Сильный характер помог Федору Петровичу преодолеть беду:

- Если тебе очень плохо, найди, кому еще хуже и постарайся помочь.

А самыми обездоленными в России были заключенные, и отныне все свои силы, время, деньги Гааз тратит на «несчастных» - так он их называл. На одежду и еду, на тюремные лазареты и библиотеки, на мастерские и... на кандалы. Он сам их сконструировал, облегченные кандалы, которыми по его настоянию заменили «прут генерала Дибича». Прут Дибича - это железная палка, снабженная кольцами, в которые просовывались руки сразу восьми - десяти каторжан. И так связкой они должны были идти по этапу. Шагающие на пруте были ограничены в своих движениях и свободном отправлении своих естественных потребностей. Терпели в пути всевозможные мучения. На привалах лишены были нормального отдыха, им не было доступно единственное утешение несчастных - сон. Гааз громко протестовал против прута генерала Дибича, говоря что «это орудие пытки, которое учит людей ненавидеть друг друга, учит не уважать чужие страдания, забывать любой стыд, учит словом и делом предаваться подлости». Таким страданиям подвергались осужденные за самые легкие преступления и часто невиновные. Например, помещик, купивший крепостных крестьян и не желающий тратиться на их перевозку в свои отдаленные поместья, отправлял их «по этапу» вместе с осужденными на каторгу преступниками. И люди так шли весь этап, иногда волоча за собой изнемогшего, полуживого товарища по несчастью.

У тяжелых преступников была привилегия - право на «персональные» цепи - ручные и ножные кандалы. Со слезами на глазах просили «легкие» преступники, чтобы их приравняли к «тяжелым». Воистину прав Александр Сергеевич Пушкин: «Я не хотел бы никакого другого отечества... но пренебрежение человеческим достоинством, честью и даже жизнью... могут довести до отчаяния!» Да и цепи были слишком тяжелыми. Длиной до одного метра и весом до пяти с половиной фунтов. Федор Петрович сконструировал так называемые «цепи Гааза» длиной в три четверти метра и весом три фунта. Однажды, придя к Гаазу, его товарищ услышал непрекращающийся лязг цепей. Доктор, закованный в цепи, неутомимо шагал из угла в угол своей комнаты, считая шаги. Это он сам на себе проверял свое «изобретение», решив пройти в кандалах расстояние этапа. Сначала Гааз хотел пройти в цепях по улицам Москвы и дальше по Владимирке: от Воробьевых гор до Горенок. Но это московские власти ему запретили.

Еженедельно на Воробьевых горах собиралась очередная партия осужденных на каторгу. Служили молебен и двигались в скорбный путь. Близким разрешалось провожать их до деревни перед Балашихой. Поэтому она и получила название - Горенки. И каждую неделю «несчастных» пешком провожал Гааз. На прощание одаривал их конфетами и апельсинами.

- Ну что же вы этим голодным людям конфету суете! - говорили недоброжелатели. - Вы им лучше кусок хлеба дайте.

- Кусок хлеба им и другой подаст, а конфекту и апфельзину они уже никогда не увидят, - отвечал Федор Петрович.

Как-то на заседании московского тюремного комитета, который возглавлял выдающийся гуманист князь Голицын, митрополит Филарет выговаривал доктору Гаазу:

- Ну что Вы там говорите, Федор Петрович, о невинно осужденных? Если кто осужден, то значит и виновен.

Гааз взорвался.

- Вы забыли Иисуса Христа!-закричал он.

Тишина. Все замерли. Как смеет немец, неправославный, кричать такие страшные слова главе русской церкви! Филарет тихо сказал:

- Это не я забыл Иисуса Христа, Федор Петрович, когда говорил эти необдуманные слова. Это Христос забыл меня.

Встал, благословил всех и вышел.

Гааз добился, чтобы всех каторжан, проходящих через московские пересыльные тюрьмы, перековывали в «его» кандалы. Но этим не ограничился. Он добился полного освобождения от кандалов слабых и калек. «Это не может быть действительным желанием царской семьи, чтобы люди, не имеющие ног, все же получали ножные кандалы, и, так как они не имеют возможности эти кандалы надеть, они должны их таскать в мешке», - писал Федор Петрович. Выступал против того, чтобы всем перегоняемым по этапу, даже женщинам, брили полголовы. Он настоял на том, чтобы кольца кандалов были снабжены кожаной обшивкой. До этого массовыми явлениями были обморожения рук кандальников.

Борьбу за это Гааз вел до конца своей жизни. Его терпели, по словам одного сановника, «как неизбежное зло, противостоять которому также безуспешно, как и скучно».

Над Гаазом смеялись, издевались, его травили. На него писали беконечные доносы. Девятнадцать лет над ним висело подлейшее обвинение в незаконной растрате на заключенных 1502 рублей казенных денег.

Один иностранец, познакомившись с докторм Гаазом, отозвался о нем так: «Идеи и образ жизни этого человека столь необычны для нашего времени, что он либо дурак, либо сумасшедший, либо святой!»

Когда государь Николай Павлович приезжал в Москву, он посещал и тюрьмы. Главный тюремный врач Федор Петрович Гааз его сопровождал. Как-то один из тюремщиков «наклепал» царю на Гааза:

- Ваше величество! А вот Федор Петрович держит в лазарете старика, осужденного на каторгу. А старик здоров и давно должен идти по этапу.

Николай I грозно повернулся к Гаазу:

- Это правда, Федор Петрович?

Гааз грохнулся на колени. Царю стало как-то неудобно - все же Гааз почти на 20 лет его старше:

- Ну, полно, Федор Петрович! Вижу, что ты раскаиваешься, и прощаю тебя.

Гааз не встает.

- Что тебе еще надо, Федор Петрович? Я же тебе сказал, что прощаю тебя.

- Ваше величество! Помилуйте старика - он невиновен.

- Ну, Федор Петрович! Ну, Федор Петрович! Будь по-твоему.

У Гааза был верный глаз. Он сразу видел, что за человек перед ним. Но и к закоренелым злодеям, убийцам он смело входил в камеру. Старался смягчить их душу, помочь, утешить. Он писал: «Профессия врача дает ему доступ не только к телу, но и к душе пациента. И постараться исцелить душу так же важно, как исцелить тело».

Когда человеку плохо, он мог прийти к Гаазу. Большой, сильный и бесконечно добрый человек участливо склоняется к нему, внимательно смотрит в глаза:

- Ну, что у тебя, голубчик? Не отчаивайся! Все будет хорошо!

Доктор Гааз жил при созданной им полицейской больнице в Малом Казенном переулке. Здесь он и умер 16 августа 1853 года. В 1909 году во дворе больницы был поставлен памятник Федору Петровичу. Автор памятника знаменитый скульптор Андреев отказался взять деньги за свою работу.

Я не смог найти сведений о характере предсмертной болезни доктора. Она застала Федора Петровича врасплох. Он вел очень правильный образ жизни, отличался могучей силой и, казалось, несокрушимым здоровьем. Болезнь развивалась очень быстро и причиняла больному невообразимые страдания. В последний день своей жизни, когда боль стала нестерпимой, доктор приказал раскрыть настежь двери квартиры и принимать всех, кто еще нуждается в его утешении и помощи. К умирающему приехал проститься московский митрополит Филарет.

После смерти доктора в его квартире нашли только несколько старых телескопов - все, что осталось из его имущества. Утомившись за день видом людских страданий, Гааз по ночам любил смотреть на звезды.

Гроб с телом доктора несли на руках от Покровки до Введенского кладбища в Лефортово. Его провожала огромная толпа - двадцать тысяч человек. Тогдашний московский генерал-губернатор граф Закревский послал сотню казаков под командованием ротмистра Кинского с приказанием «разогнать чернь». Но, подъехав к похоронной процессии, ротмистр, потрясенный видом искреннего горя простых русских людей, слез с лошади, приказал казакам возвращаться в казармы и пешком пошел за гробом.

Узнав о смерти своего любимого доктора, каторжане на Нерчинских рудниках приобрели на свои деньги икону святого Феодора Стратилата.

На центральной аллее Введенского (немецкого) кладбища стоит могучий серый камень, на нем - большой крест из красного гранита. Вокруг могилы ограда из кандалов. Могила всегда в цветах. Проходящая мимо старушка останавливается и крестится на памятник:

- Святой доктор, Федор Петрович!

На памятнике выбиты его знаменитые слова, которым он сам следовал всю жизнь:

СПЕШИТЕ ДЕЛАТЬ ДОБРО!

Сергей Вознесенский

Сергей Александрович Вознесенский родился в 1940 году в Москве.
Окончил Московский педагогический институт им. В.И. Ленина. Кандидат физико-математических наук. Преподает физику и биофизику в Московской медицинской академии им. Сеченова.
Автор многочисленных научных и научно-методических трудов, учебников, статей.

Источник: Журнал "Москва" №12, 2004 г.
http://www.moskvam.ru/2004/12/voznesensky.htm



"Божий человек" доктор Гааз

На месте всем известной смотровой площадки на бывших Воробьевых, бывших Ленинских горах, близ вздыбившегося трамплина, на крутом берегу Москвы-реки, как раз напротив Девичьего поля, должен был выситься храм Христа Спасителя. Но разрабатывавший проект храма зодчий Витберг был сослан в Вятку, а взорванный в 30-е гг. храм был воздвигнут там, где нынче плещутся окутанные паром хлорные воды плавательного бассейна, словно перенесенные в Москву из Дантова Ада. Смотровая площадка, пожалуй, напомнит нам заключительные страницы романа, где Воландова кавалькада прощается с Москвой и навсегда покидает “город с монастырскими пряничными башнями, с разбитым вдребезги солнцем в стекле”. Но уже ничто не напоминает о стоявшей здесь некогда Воробьевской пересыльной тюрьме, где целые дни проводил доктор Гааз, сначала наблюдая за устройством кузницы, а затем, чуть не в течение всей своей жизни, следя за перековыванием заключенных в легкие, специально им разработанные кандалы, - вместо страшного железного прута, сковывавшего по 10-12 узников.

Доктор Гааз был тюремный врач. Его жизнеописание мы находим в журнале “Наука и жизнь” (1980, N 12), в статье Б. Окуджавы “У Гааза нет отказа”. Фридрих Йозеф Гааз (Хааз) родился в 1780 г. в небольшом рейнском городе Мюнстерайфеле в семье медика. Он учился в Йене и Вене. Стал ассистентом профессора Шмидта, известного окулиста. Вняв уговорам князя Репнина, своего пациента, он приезжает в Москву. Так в 1803 г. он становится Федором Петровичем Гаазом. Молодой доктор быстро приобретает известность. Он внимательно и заботливо выслушивает и лечит больных, подробно беседует о причинах и ходе болезни сначала по-французски, а впоследствии уже и по-русски. Он не делает различий между барами и крепостными, богачами и нищими. В 1807 г. доктор Гааз назначен главным врачом военного госпиталя. В 1809-1810 гг. он совершает поездку на Кавказ, где открывает, исследует и описывает минеральные источники, вокруг которых вырастают со временем Железноводск, Пятигорск, Ессентуки, Кисловодск. Доктор Гааз практически закладывает основы курортологии. Император Александр I награждает его Владимирским крестом, он получает титул надворного советника.

В 1812-1814 гг. доктор Гааз в качестве военного врача сопровождает русские войска в походах от Москвы до Парижа. На обратном пути он заезжает в свой родной город, хоронит отца и возвращается в Москву, где остается уже навсегда. К нему приходит богатство. Он владеет подмосковной деревней с сотней крепостных, суконной фабрикой, большим домом на Кузнецком мосту, белоснежными рысаками. В 1822-1826 гг. он занимает должность штадт-физика, то есть главного врача всей Москвы. В 1826 г. доктор Гааз способствует открытию глазной больницы в Москве, а в 1828 г. он получает назначение в Комитет попечительства о тюрьмах, учрежденный особым императорским указом. За четверть века он пропустил только одно из 293 ежемесячных заседаний комитета, когда сам уже был тяжело болен.

Доктор Гааз был главным врачом всех тюремных больниц и опекал всех заключенных, ссыльных, каторжников, которых через Москву гнали в Сибирь. Каждую колонну провожал доктор Гааз, осматривал больных, детей и женщин, приносил им еду, белье, теплую одежду.

Во время эпидемий, в том числе и холеры, доктор Гааз лечил главным образом бедняков: богатые боялись заразы и избегали врачей. Доктор расширял и улучшал существующие больницы, учреждал новые, руководил их постройкой. Через несколько лет доктор Гааз продает свой дом и деревню. Все деньги уходят на строительство и оборудование новых лечебных заведений, на пособия больным, арестантам. Сам же он отныне живет при больницах. Сперва - в здании Староекатерининской (ныне больница Московского областного клинического института в Орловском переулке), а с 1844 г. - в “полицейской” больнице в Малоказенном переулке (теперь это переулок Мечникова, а в здании бывшей больницы размещен Институт гигиены детей и подростков; именно там установлен памятник Гаазу).

В последние годы доктор жил с одним слугой, не покидавшим его до конца. Все, что оставалось от его имущества, все, что он получал от богатых пациентов и благотворителей, Гааз расходовал на расширение больниц, на лекарства, пищу, одежду и другие необходимые вещи для бедняков, арестантов, ссыльных и их детей.

Доктор Гааз считал, как отмечает в биографическом очерке о нем А.Ф. Кони (1897 г.), что необходимо справедливое, без напрасной жестокости отношение к виновному, деятельное сострадание к несчастному и призрение больного. За это доктор Гааз боролся всю жизнь. Слова “спешите делать добро” были его лозунгом, который он подтверждал день за днем. С непоколебимой любовью к людям и к правде делал он все возможное для смягчения участи несчастных страдальцев. Сильное душевное потрясение, видимо, испытанное при первом соприкосновении с ними, наложило отпечаток на чуткую душу этого просвещенного и благородного человека. Католик по вере, он всем своим существом проникся деятельным состраданием к ближним, помощь которым стала не только его чисто профессиональным долгом, но и страстным душевным влечением, внутренней потребностью, ради которой он постепенно вовсе перестал жить для себя. Все его состояние уходит на помощь униженным и обездоленным. В 1853 г. видного и известного московского врача, ставшего странным чудаком, “утрированным филантропом”, хоронят на счет полиции.

Никакое начальство не могло заставить доктора Гааза поступиться своими убеждениями. Вот один из примеров. Две девушки-арестантки, сестры, просили не разлучать их. Одна из них была больна, и тюремное начальство соглашалось оставить ее на некоторое время на пересылке. Другой же, которую уже дважды задерживали из-за болезни сестры, было отказано в ее просьбе. Доктор Гааз убедительнейше просит полицеймейстера Миллера оставить обеих. Тот не соглашается. Доктор настаивает, говоря, что “редкие случаи могут быть столь достойны уважения, как просьбы сих девушек, кои, будучи довольно молоды, могут лучше друг друга, нежели одна по себе, сберечь от зла и подкреплять к добру”. Доктор продолжает: “Говоря с господином Миллером на языке, который окружающие не разумели (то есть на иностранном), я сказал ему, что считаю себя обязанным о таковом происшествии довести до сведения государя, но сим не успев преклонить волю господина Мшдора к снисхождению, дошел до того, что напомнил ему о высшем суде, пред которым мы оба не минуем предстать вместе с сими людьми, кои тогда из тихих подчиненных будут страшными обвинителями. Господин Миллер, сказав мне, что тут не место делать катехизм, кончил, однако же, тем, что велел оставить обеих сестер”.

С колоссальным упорством доктор Гааз борется за своих подопечных, всячески стараясь облегчить их печальную участь. Делать это становится все труднее, противодействие нарастает, в том числе со стороны самых высоких ответственных лиц. Но упорный доктор не складывает оружия. И постепенно ему уступают. Как пишет А.Ф. Кони, быть может, некоторым его противникам из-за серой массы “развращенных арестантов”, с упованием и благодарностью смотревших на оскорбляемого, но настойчивого чудака, - стал видеться тот ангел Господень, на которого он с такою уверенностью ссылался и у которого был “свой статейный список”.

Вот еще одно свидетельство. “Я встречал иногда в некоторых домах Москвы доктора Гааза, - он энергическою своею осанкою напоминал Лютера; я застал его в 1850 г. при человеколюбивой деятельности его в качестве врача при пересыльном арестантском замке на Воробьевых горах. В одно воскресенье поехал я туда для присутствования при тяжком зрелище отправления этих несчастных в Сибирь; в числе их была одна женщина - присужденная к каторжным работам; она уже была поставлена в общий строй для шествия пешком, когда приехал гражданский губернатор; на просьбу этой арестантки позволить ей сесть на одну из телег, всегда сопровождающих конвой и назначенных для детей и слабосильных, он в резких выражениях отказал; тогда приблизился к ней доктор Гааз и, удостоверившись в крайнем истощении ее, обратился к губернатору с заявлением, что он не может дозволить отправления ее пешком; губернатор возражал и упрекал его в излишнем добродушии к преступнице, но Гааз настаивал и, отозвавшись, что за больных отвечает он, приказал принять эту женщину на телегу; губернатор хотел отменить это распоряжение, но Гааз горячо сказал, что он не имеет на это права и что он тотчас донесет об этом генерал-губернатору Закревскому; тогда только губернатор уступил, и женщина отправлена была в телеге. В тот же день я был очевидцем, как одного каторжника заковали, и так неумело, что нога его оказалась в крови и он от боли не мог встать - тогда Гааз велел его расковать, приняв на себя ответственность за возможный побег. Возвратившись в Москву, я поехал к Рогожской заставе, через которую проходил конвой арестантов, и здесь опять встретил доктора Гааза, желавшего удостовериться, не отменены ли его приказания относительно слабосильных арестантов, и вновь подошедшего с одобрением и теплыми словами к женщине, сидевшей на телеге и освобожденной им от пешего хождения по этапам”.

Доктор настаивает на отмене распоряжения прогонять этап окраинами Москвы, минуя ее оживленные и населенные улицы и не тревожа спокойствия их обитателей видом ссыльных и звоном кандалов. Мысль об ограждении “счастливых” от напоминаний о “несчастных” была непонятна Гаазу и казалась ему идущей вразрез с добрыми свойствами русского человека, не хранящего злобы против наказанного преступника. Этот иностранец глубже, чем официальные власти, понимал высокий нравственный смысл сострадательного отношения русского человека к несчастным. Кроме того, провод ссыльных по окраинам лишал их обильных подаяний, отовсюду сыпавшихся им на пути через Замоскворечье, Таганку и Рогожскую часть.

Мы читаем у А.Ф. Кони, как к Рогожскому полуэтапу подъезжала утром в понедельник известная всей Москве пролетка Федора Петровича и выгружала его самого и корзины с припасами, собранными им за неделю для пересыльных. Доктор ободрял колодников, а к некоторым, в которых успел подметить “душу живу”, обращался со словами: “Поцелуй меня, голубчик”, - и долго провожал глазами тронувшуюся партию, медленно двигавшуюся, звеня цепями, по знаменитой Владимирке. Иногда встречные москвичи, торопливо вынимая подаяние, замечали, что вместе с партией шел - нередко много верст - старик во фраке, с Владимирским крестом в петлице, в старых башмаках с пряжками и в чулках, а если это было зимою, то в порыжелых высоких сапогах и в старой волчьей шубе. Но москвичей не удивляла такая встреча. Они знали, что это “Федор Петрович”, “святой доктор” и “Божий человек”, как привык звать его народ. Они догадывались, что ему, верно, нужно продлить свою беседу с ссыльными, или, быть может, какое-нибудь свое пререкание с их начальством.

Глубочайшие христианские побуждения, лежавшие в основе всего того, что делал доктор Гааз, поразительны и неизменны. Характерен следующий эпизод. Председателю тюремного комитета, знаменитому митрополиту Филарету, наскучили постоянные ходатайства доктора за “невинно осужденных” арестантов. “Вы все говорите, Федор Петрович, - сказал Филарет, - о невинно осужденных... Таких нет. Если человек подвергнут каре - значит, есть за ним вина”. Вспыльчивый и сангвинический Гааз вскочил с своего места. “Да вы о Христе позабыли, владыко!” - вскричал он, указывая тем и на черствость подобного заявления в устах архипастыря, и на евангельское событие - осуждение невинного Иисуса Христа. Все смутились и замерли на месте: таких вещей Филарету, стоявшему в исключительно влиятельном положении, никогда еще и никто не дерзал говорить. Но глубина ума Филарета была равносильна сердечной глубине Гааза. Он поник головой и замолчал, а затем, после нескольких минут томительной тишины, встал и, сказав: “Нет, Федор Петрович. Когда я произнес мои поспешные слова, не я о Христе позабыл, - Христос меня позабыл!..” - благословил всех и вышел.

При посещении императором Николаем московского тюремного замка “доброжелателями” Гааза был указан государю старик 70 лет, приговоренный к ссылке в Сибирь и задерживаемый доктором в течение долгого срока в Москве по дряхлости. “Что это значит?” - спросил государь Гааза, которого знал лично. Вместо ответа тот стал на колени. Думая, что он просит таким своеобразным способом прощения за допущенное им послабление арестанту, государь сказал ему: “Полно! Я не сержусь, Федор Петрович, что это ты, встань!” - “Не встану!” - решительно ответил Гааз. - “Да я не сержусь, говорю тебе... Чего же тебе надо?” - “Государь, помилуйте старика, ему осталось немного жить, он дряхл и бессилен, ему очень тяжко будет идти в Сибирь. Помилуйте его! Я не встану, пока вы его не помилуете”. Государь задумался... “На твоей совести, Федор Петрович!” - сказал он, наконец, и изрек прощение. Тогда счастливый и взволнованный Гааз встал с колен.

Гааз не ограничивался помощью и утешением. Он настойчиво распространял среди арестантов евангельское учение, раздавал книги. “Нужно видеть то усердие, с которым люди сии книг просят, ту радость, с которою они их получают, и то услаждение, с которым они их читают!” Для этого он вошел в официальные сношения с богатым петербургским купцом Арчибальдом Мерилизом. “В российском народе, - писал он ему, прося помощи, - есть пред всеми другими качествами блистательная добродетель милосердия, готовность и привычка с радостью помогать в изобилии ближнему во всем, в чем он нуждается, но одна отрасль благодеяния мала в обычае народном: сия недостаточная отрасль подаяния есть подаяние книгами Священного Писания и другими назидательными книгами”. Мало этого. В 1841 г. Гааз издает на свой счет книжку в 44 страницы под заглавием: “А. Б. В. христианского благонравия. Об оставлении бранных и укоризненных слов и вообще неприличных на счет ближнего выражений или о начатках любви к ближнему”. Эту книжку Гааз раздавал всем уходившим из Москвы по этапу. Доктор сам сделал для хранения ее особые сумочки, которые вешались на шнурке на грудь. И сумочки, и книжки он привозил с собою на этап и там оделял ими всех.

Доктор Гааз упорно боролся и за общее смягчение нравов, и за смягчение законодательства, в частности, в отношении крепостного права. Возможно, впервые он решительно и настойчиво вводит в обиход такие понятия, как права арестантов, каторжников, ссыльных. Особенно сердечным было его отношение к больным. Он буквально выплакал (перед князем Щербатовым) себе право неограниченного приема больных, так что на “беспорядки” все, начиная с генерал-губернатора, стали по молчаливому соглашению смотреть сквозь пальцы.

Врачуя тело, Гааз умел врачевать и упавший или озлобленный дух, возрождая в людях веру в возможность добра на земле. Верный путь к счастью, по его словам, не в желании быть счастливым, а в том, чтобы делать других счастливыми. Нужно любить их, причем, чем чаще проявлять эту любовь, тем сильней она будет, подобно магниту, сила которого сохраняется и увеличивается оттого, что он непрерывно находится в действии.

Последние дни доктора Гааза были мучительны. У него сделался громадный карбункул, но переносил страдания доктор спокойно и мужественно, и лицо его, как всегда, сияло “каким-то святым спокойствием и добротою”. На похороны стеклось до двадцати тысяч человек, и гроб несли на руках до Введенского кладбища. После смерти доктора один из его коллег издает рукопись Гааза “Appel aux femmes”, где в форме духовного завещания-обращения к русским женщинам излагаются те нравственные и духовные начала, которыми была проникнута жизнь доктора, систематизируются проявления любви и сострадания, составляющие движущую силу его вседневной деятельности. Всей своей личностью доктор Гааз утверждал: и один в поле воин!


Источник: Журнал “Истина и Жизнь”, № 4, 1992 г.



Спешите делать добро!

Думая о том, как вырваться из порочного круга зависимости от желаний своего «я», своих капризов и конфликтов, я постоянно искала личность, которая жертвенность и любовь к людям смогла успешно сочетать с борьбой против тех, кто смеялся и мешал эту жертвенность осуществлять.

И я нашла такого человека. Это врач Гааз Федор Петрович (настоящее имя Фридрих Иосиф). И это именно ему принадлежит девиз «Спешите делать добро!»

Гааз родился в 1780 году в Германии, в многодетной семье. Его отец был аптекарем, дед - доктором медицины. Воспитанник католической церковной школы, Гааз прослушал курс философии и математики в Иене, затем изучал медицину в Венском университете. По приглашению русского вельможи Репнина, чью жену он успешно вылечил от глазной болезни, перспективный, двадцати двухлетний врач оказался в Москве.

Поначалу он лечил людей богатых и состоятельных, что позволило ему быстро достичь материального благополучия - иметь прекрасный дом в Москве, имение в подмосковных Тишках, в которых была суконная фабрика; а его белоснежные рысаки обеспечивали ему чуть ли не лучший выезд в Москве. Но уже и тогда этот обрусевший немец бесплатно и успешно лечил и бедных больных в приютах и богоугодных заведениях.
В 1807 году сама императрица Мария Федоровна находит, что он достоин стать главным доктором в Павловской больнице.

Но Гааз не только лечил. Он был еще и ученым. Совершив путешествие на Кавказ, он исследовал тамошние минеральные источники, проверил их действие и составил рекомендации для их лечебного использования. Ессентуки, Кисловодск и другие начались с открытий Гааза - возникла курортология. Ему присвоили чин надворного советника и Орден Владимира четвертой степени. С 1814 года он в действующей русской армии, дошел с нею до Парижа.

Когда в 1820 году московским генерал-губернатором стал Д. В. Голицын, тот, зная добросовестность и профессионализм Гааза, назначил его главным врачом Москвы. На государственной службе честный Гааз сразу нажил себе врагов. На него писали жалобы и доносы те, которым он досаждал по их словам «придирчивым педантизмом». Ведь Гааз требовал, чтобы в больницах ежедневно мылись полы, еженедельно сменялось постельное белье, чтобы врачи следили за приготовлением доброкачественной пищи, не допуская злоупотреблений и обкрадывания больных. При этом он мог отдавать свое жалование уволенному предшественнику, полагая, что того уволили несправедливо, по ложному доносу, и уволенный нуждается в деньгах больше, чем он, Гааз, так как у того трое детей. Для чиновников, заведующих больницами это было непостижимо и они открыто возмущались тем, что им приходится подчиняться какому-то «сумасшедшему немцу». И называли его неуживчивым, неспокойным человеком, автором вздорных проектов.

Жены и детей у Гааза не было, но был воспитанник, сирота еврей Лейб Норман. Мальчик был призван из Литвы в военное поселение, но по дороге заболел, попал в полицию, откуда Гааз его вытащил, выучил и впоследствии Норман стал врачом в Рязани.

Чисто с внешней стороны к пятидесяти годам Гааз был богат и благополучен. Он одевался по европейской моде своей молодости - носил черный фрак, белое жабо с манжетами, башмаки с пряжками, пудрил волосы, собирая их сзади в пучок и завязывая черным бантом. Достиг чинов и положения в обществе. Вел переписку с европейскими философами. Но на шестом десятке, как считают его биографы, что-то случилось в душе доктора и его жизнь круто изменилась.

К этому времени, в 1824 году он вошел в число членов комитета попечительства о тюрьмах и одновременно был назначен главным врачом московских тюрем.

И, как в XX веке мать Тереза, будучи благополучной директрисой католической школы для девочек, однажды, купив на рынке дешевое сари, с двумя рупиями в кармане растворилась в трущобах Калькутты. Так, в свое время и Гааз, по словам русского адвоката А. Ф. Кони, «столкнувшись со страшным миром тюрем и пересылок, испытал сильнейшее потрясение и навсегда перестал жить для себя».

Он стал жить при тюремных больницах и всю свою жизнь положил на то, чтобы облегчить страдания самых отвергнутых и униженных членов общества, за что и получил прозвище «святой доктор».

Что привело его на это подвижничество? Бог знает сердца людей! Но мы знаем, что Гааз был христианином, для которого Евангелие было нормой жизни. Своему приемному сыну он писал: «Счастье - не в желании быть счастливым, а в том, чтобы делать счастливыми других. Для этого нужно внимать нуждам людей, заботиться о них, не бояться труда, помогая советом и делом».

Самое значимое, что удалось сделать ему на новом поприще - это введение легких кандалов. До этого арестантов препровождали на каторгу, приковывая к одному железному пруту по 7-8 человек без различия пола, возраста и состояния здоровья. На одном таком пруте должны были несколько месяцев идти рядом девушки и старики, закоренелые убийцы и просто потерявшие паспорт. Будучи прикованными, они ели, спали, справляли нужду… Замки, которыми арестанты прикреплялись к пруту, замыкались ключом, который опечатывался и всю дорогу хранился в специальной сумке сопровождающего. И ни при каких обстоятельствах (даже в случае смерти любого из этапируемых) до прихода на следующий этап их нельзя было отомкнуть…

На собственные деньги организовал он кузницы для перековки в легкие кандалы и сам однажды прошел с арестантами длинный этап, заковавшись в них, чтобы убедиться, правильны ли его расчеты и действительно ли облегчена участь несчастных. Едва ли не полностью на свои деньги Гааз перестроил «Тюремный замок» - Бутырскую тюрьму. Впервые в камерах были сделаны окна, поставлен умывальник; можно было спать на нарах (до тех пор спали на полу). Он делал очень много - собирал средства для выкупа крепостных детей, чтобы они могли следовать в ссылку со своими родителями, открыл больницу для бездомных, бродяг, бывших узников тюрем…

Казенных денег не хватало, пожертвований тоже. Гааз пускал в ход собственные средства - так исчезла карета с белыми рысаками, дом в Москве, усадьба, фабрика…

Характерно, что Гааз никогда не ставил перед собой революционных задач - не призывал ликвидировать самодержавие и крепостничество, не покушался на право власть имущих распоряжаться своей собственностью. Он всего лишь (!) выполнял Христовы заповеди, ставил конкретную исполнимую цель и не отступался, пока не удавалось ее осуществить и молился: «чтобы, когда все соберутся перед Богом, начальство не было осуждено преступниками и не понесло в свою очередь тяжкого наказания…» Он постоянно ходатайствовал об арестантах и при замечании митрополита Филарета, будто не бывает невинно осужденных, Гааз вскочил и воскликнул: «Вы забыли Христа, Владыко!»

Он был требователен и к себе. К примеру из 293 заседаний комитета отсутствовал только на одном - по болезни. И так же был требователен и другим, в частности, к служебному персоналу своей больницы, широко практикуя штрафы (за нетрезвость, грубость, небрежность и т.д.), а собранные деньги он обращал затем в пользу больных.

Но он не был формалистом. Однажды, перед обедом к Гаазу, жившему уже тогда при больнице, пришел больной. И когда Гааз на минутку отлучился, в комнате не оказалось ни больного, ни серебряных приборов, лежащих на столе. Сторож и солдаты задержали вора и пошли за полицией. Пользуясь их отсутствием, Гааз сказал вору: «Ты - фальшивый человек, ты обманул меня и хотел обокрасть. Бог тебя рассудит, а теперь беги скорее, пока солдаты не воротились; но старайся исправить свою душу, от Бога не уйдешь, как от будочника». Возмущенным домочадцам он ответил: «Воровство - большой порок. Но я знаю, как истязает полиция; да и по чем знать, может мой поступок тронет его душу…» Потому-то и полицмейстер, который однажды даже хотел выслать Гааза за то, что тот был слишком добр к арестантам - именно его, Гааза, просил успокоить толпы народа, возбужденные слухами, будто «начальство и лекари пускают холеру». И Гааз успокоил людей, готовых к погромам и бунтам. Ему верили! Он любил этих людей. При всех мог поцеловать холерного больного в губы, чтобы доказать невозможность заразиться этой болезнью таким способом. Он самозабвенно ухаживал за больными. Например, однажды в больницу привезли крестьянскую девочку, умирающую от волчанки. Язва на лице была настолько зловонной, что даже мать с трудом к ней приближалась. Но Гааз ежедневно подолгу сидел у ее постели, целовал девочку, читал ей сказки, не отходил, пока она не умерла.
Но Гааз заботился не только о земном. Он составил и издал за свой счет небольшую книжку под названием «Азбука христианского благонравия. Об оставлении бранных и укоризненных слов и вообще неприличных на счет ближнего, или о начатках любви» и вручал ее арестантам, закованным в цепи и отправляющимся этапом в Сибирь…

… Метельным зимним вечером Гааз шел проведать больного. Прохожих никого не было. Внезапно из переулка вышли трое, закутанные в отрепье.

- А ну, скидывай шубу и шапку, да поживее. И мошну давай… Пикнешь - придавим.

- Отдать вам шубу? Хорошо. Я вижу вы все плохо одеты. И деньги отдам. Но прошу об одной милости. Я - доктор. Спешу к больному. Без шубы я к нему не дойду. Идемте вместе. У ворот я сниму шубу.

Один из них зло хохотнул и взмахнул дубинкой, но другой, постарше, удержал его, подошел вплотную, всмотрелся:

- Братцы! Да это же Федор Петрович! Батюшка, милостивец, да кто же тебя обидеть посмеет. Прости, Христа ради. Идем, батюшка, мы тебя проводим. Ничего у тебя не возьмем…

Ф.П. Гааз скончался 16 августа 1853 г. Все его имущество ушло на благотворительность, поэтому хоронили его за счет полиции.

На его могиле, ограда которой обрамлена арестантскими кандалами, высечены строки из Евангелия: «Блаженны рабы те, которых господин, придя, найдет бодрствующими: истинно говорю вам, он, препояшется и посадит их, и, подходя, станет служить им» Ев. от Луки 12:37.

P.S. Накануне выпуска этого номер газеты мою сумку с почти готовой статьей о Гаазе и со всеми материалами о нем похитили. Честно признаться, я была очень расстроена… Но каким-то непостижимым образом - об этом долго рассказывать - в тот же день мне сумку вернули. Я не мистик - но я знаю, что Бог вчера и сегодня и вовеки - Тот же. И чудо состоит в том, что Он преобразует и подвигает людей совершать Поступки. Кого-то такой подвиг, как совершил герой этой статьи, а кого-то (цитирую Гааза): «… арестант Алексеев случаем чтения Нового Завета, тронутый Словом Божиим, смирился силою совести и открыл…»
Да откроются наши сердца!

Вера Лебедева
Источник: Христианская газета "Для ТЕБЯ" №56, 01-10-2002
http://www.foru.ru/article.159.html